я собираюсь поменять терапию. Вместо декапептила, который, помимо прочего, вы еще и плохо переносите, попробуем гонал-ф в сочетании с люверисом. Я уже назначал вам люверис? Нет? Верно. И давайте немножко увеличим дозировку.

– Еще одна стимуляция? – спросила я уже со слезами на глазах. В эти недели слезы у меня наворачивались с постыдной легкостью. Такой вариант не следует исключать, было написано в памятке, которую я прочла и много раз перечитывала.

– Держитесь, синьора! – сказал доктор, но на сей раз в его бодром голосе звучала нотка нервозности. – Иногда ради высокой цели приходится идти на некоторые жертвы, верно ведь?

Он повторил:

– Верно ведь?

Берн ответил вместо меня – молча кивнул.

И мы опять очутились на улице, в районе Франкавиллы-Фонтаны, который впоследствии превратился для нас в хранилище воспоминаний о том периоде нашей жизни. У входа в клинику, где принимал Санфеличе, была фруктовая лавка. Ее хозяин обычно стоял снаружи, прислонившись спиной к дверному косяку, и смотрел на входящих в клинику и выходящих из нее. Возможно, он догадывался о том, что происходило внутри.

– Не знаю, справлюсь я или нет, – сказала я Берну.

– Конечно, справишься.

Он был уверен в этом, потому что повел меня не туда, где был припаркован наш опель, а в противоположную сторону, к аптеке, ведь нам нужны были новые лекарства, новые способы заставить природу, чем бы она ни была, сделать то, чего она, похоже, вовсе не желала делать.

Второй цикл стимуляции был сплошным мучением. Живот, бока, спина, икры, каждый мускул моего тела отзывался болью, словно вместо хрящей у меня был расплавленный металл, жидкость, которая, укол за уколом, схватывалась внутри. Я почти не вставала с постели, запертая в нашей спальне, превратившейся в полевой госпиталь: повсюду коробки со старыми и новыми лекарствами, открытые пачки одноразовых шприцов, и стаканы, стаканы с остатками белого порошка на дне – средства от головной боли: Санфеличе назначил мне его по телефону.

Берн был не в состоянии навести в комнате порядок. Днем он в одиночку работал на ферме, а между одной работой и другой заглядывал ко мне, чтобы спросить, не стало ли лучше. Он никогда не спрашивал: «Как ты?» – а только: «Стало ли лучше?» – затем снова исчезал, напуганный моим ответом. Вечером, обессиленный, он засыпал на самом краешке кровати, чтобы оставить мне побольше места.

Однажды ночью у меня были такие сильные спазмы, что пришлось его разбудить. Он не знал, что делать. Спустился вниз и вернулся с кастрюлей кипятка, как будто у меня начались роды. Я что-то крикнула ему, он опять исчез и принес тазик с холодной водой. Окунул в него краешек майки, в которой спал, и смочил мне лоб.

– Не надо так скрипеть зубами, – умолял он меня.

Я сказала, что, наверно, умираю, а он в панике затряс головой.

– Нет, только не ты, – повторял он, – только не ты.

Он хотел вызвать скорую помощь, но для этого пришлось бы пробежать всю подъездную аллею, потом еще, до поворота на асфальтированную дорогу, потому что иначе скорая просто бы нас не нашла. На все это потребовалось бы полчаса, а он не хотел на это время оставлять меня одну.

Он ударил себя кулаком по ляжке, как будто хотел взять себе мою боль. Я велела ему перестать. Меня вдруг охватило безмерное спокойствие и безмерная жалость, не к себе, а только к нему: его лицо исказилось от ужаса при мысли, что он останется один.

Не знаю, как так вышло, но в конце концов я заснула. А когда снова открыла глаза, комната была залита солнечным светом. Берн был рядом со мной. Он нарвал кервеля, добавил к нему веточку лавра и в банке поставил на тумбочку. Он погладил меня по голове, и я придвинулась ближе к нему.

– Я говорил с Санфеличе. Стимуляцию надо немедленно прекратить.

Он упорно отводил от меня взгляд.

– Но ведь осталось всего шесть дней.

– Надо прекратить, – повторил он.

– Ночью я поддалась панике, извини. Но теперь мне станет лучше, я уверена.

Берн покачал головой. На него обрушилась вселенная. Я смотрела на его веки, покрасневшие от бессонной ночи, на его щетину, на его тело, поникшее словно бы под тяжестью понесенного поражения.

После ужасов ночи голова у меня была ясная, а на душе спокойно. Возможно, мне снились какие-то сны, но сейчас от них остались только бессвязные обрывки. Я сказала:

– Проблема не в тебе. Мы оба это знаем, верно? Ведь у тебя это уже получалось.

Он отвернулся, чтобы не смотреть на меня. Но на секунду плечи у него напряглись.

– Есть другое решение. Но Санфеличе не хочет говорить об этом по телефону. Одевайся, поедем к нему.

– Я много лет сотрудничаю с этой клиникой, – сказал нам Санфеличе. – Она находится в Киеве. Вы там не были? Это чудесный город, где все невероятно дешево.

Он ждал, что мы откажемся.

Киев.

– Я и мой киевский коллега, доктор Федченко, видный специалист по проблемам бесплодия, берется за случаи, когда традиционные методы оплодотворения не срабатывают. А по состоянию на сегодняшний день могу вам сказать, что, несмотря на ваш юный возраст, мы имеем дело именно с таким случаем. Возможно, синьора страдает синдромом пустого фолликула. Явление весьма редкое, но не исключительное. Так или иначе, мы не можем быть в этом полностью уверены, поскольку вы, очевидно, не переносите стимуляцию яичников. Я прав?

Он пристально глядел на меня, как будто ждал опровержения, признания, что ночной приступ болей – это на нервной почве, что для этого не было реальных причин.

– Ну вот видите, – продолжал он. – Мы не можем позволить себе такой риск, как гиперстимуляция. Значит, остается только один вариант: гетерологическое оплодотворение.

– То есть ребенок будет не мой, – тихо сказала я.

Берн не понимал, о чем речь. Он поочередно смотрел то меня, то на Санфеличе. В последние недели он, в отличие от меня, не читал литературу об искусственном оплодотворении. В нем еще жила иллюзия, будто все принятые меры имели целью лишь ускорить то, что так или иначе должно было произойти. Будто препараты, которые мне прописывали, были такими же безобидными, как витамины, которые принимал он сам.

– Что за глупости, Тереза, – с укором произнес доктор. – Вначале такая чушь лезет в голову всем. Вы знаете, сколько детей из тех, что вы видите вокруг, были зачаты этим способом? Спросите у матерей, их ли это дети! – Он наклонился ко мне. – Мать ребенка – это та, кто носит его в утробе, рожает его и растит. Знаете, что показали новейшие научные изыскания?